Павел Назаров - Погоня по Средней Азии. Побег от ленинской тайной полиции
«Тогда, что мы можем сделать?»
«Обед готов; пойдемте немного поедим, тахир, а потом мы что-нибудь придумаем».
Я вынужден был согласиться, хотя у меня совсем не было аппетита. Мы молча поели. Когда мы выпили чая, Акбар сделал следующее предложение —
«Вы оставайтесь здесь, где сейчас, тахир, а за ночь Юлдаш и я замуруем вас в стене, заложив пролом кирпичами, замажем его глиной, обсыплем пылью и затем сделаем все это черным от дыма. Это будет выглядеть просто как старая стена, и никто не догадается, что это место, где может лежать человек».
Ничего не оставалось делать, как согласиться быть похороненным заживо. Мы поставили целое ведро воды и хорошую стопку глиняных лепешек, и принялись за работу. Стена быстро выросла и отрезала меня от внешнего мира. Затем осталось крошечное отверстие, которое исчезло, и в моем убежище воцарилась темнота, как в могиле. Я мог лишь слышать как Акбар и Юлдаш работали в лихорадочной тишине.
Спустя некоторое время я уснул. В течение ночи я несколько раз просыпался, и, чувствуя себя как в могиле, отделенной стеной от Нового Мира приверженцев Карла Маркса42, я чувствовал абсолютное спокойствие и умиротворенность в сердце.
На следующее утро маленькая девочка Акбара позабавила меня; она подошла вплотную к стене и спросила меня своим детским голоском —
«Тахир, как вы собираетесь пить чай?»
Около трех часов по полудню во внутреннем дворе был слышен поток ругательств и проклятий и топот ног. Очевидно, происходил обыск. Я узнал впоследствии, что эти скоты допрашивали и детей, спрашивая их, не скрывался ли здесь поблизости или у соседей русский. Умненькие сартовские ребятишки, хорошо воспитанные, все отвечали, что они ничего не знают. В пятницу вечером Акбар сообщил, что все красноармейцы покинули поселок и что уже вполне безопасно и можно выходить. Он разломал стену и я с величайшим удовольствием выполз на свежий воздух из свой добровольной временной могилы и размял свои затекшие ноги.
В пасхальную ночь я не спал, а вскарабкался на крышу и слушал звон пасхальных колоколов из русского села поблизости, возвещающих Благовест. Я жадно наполнял свои легкие ароматом плодовых деревьев, напомнивших мне о тех счастливых днях, когда я справлял праздник в своем собственном доме в кругу своей семьи. Этот Праздник Весны, связанный с такими многими счастливыми воспоминаниями детства. «И теперь», – я думал, «встречая этот праздник, мои близкие молясь за „тех, кто в пути, страждущих и находящихся в неволе, и за их избавление“, думают обо мне, оторванному от них, живущему такой странной жизнью в мусульманской семье».
После этого дни проходили достаточно спокойно. Погода стала жаркой, и семья Акбара спала во дворе под навесом крыши, а я переместился в их комнату, дверь которой была крепко закрыта. На деревьях появились ростки, расцвела акация и установилось лучшее время года в Туркестане, полное весеннего половодья. Ночи были теплыми, а воздух полон ароматом цветущих деревьев.
Молодые женщины и в большей степени Камарджан собрались рыть глубокую яму во дворе и натаскали в нее несколько огромных толстых бревен. «Мы собираемся показать вам что-то очень хорошее», объяснили они мне. Затем над ямой, которую они вырыли, они подвесили огромный котел, вмещавший дюжину ведер воды. В него они положили пшено, льняное масло, муку и несколько хорошо вымытых булыжников. Они разожгли сильный огонь под ним, и непрерывно помешивали содержимое специальными деревянными лопатками. «Оно должно кипеть весь день и всю ночь», – объяснили они мне. Я тоже провел всю ночь во дворе, так как было очень приятно лежать на открытом воздухе около большого костра, в то время как женщины взялись по очереди спать и перемешивать содержимое котла. Результатом всех этих усилий был продукт в виде густой сладкой массы, подобной патоке43, к великой радости детей, у которых не было никаких конфет в течение долгого времени, так как сахар к этому моменту почти вышел из употребления. Сарты на селе изготавливают этот продукт каждую весну.
Приблизительно в десять часов следующего утра я был внезапно потревожен диким криком, стонами и стенаниями. Все женщины рыдали и издавали скорбные причитания и маленькие девочки плакали и вопили. Это поразило и расстроило меня, поскольку я думал, что должно быть случилось, что-то ужасное, однако я не осмелился покинуть свое убежище. Шум продолжался с полчаса, а затем неожиданно прекратился, и все стало тихо. Немного позже вошла Тахтаджан и объяснила мне, что это был реквием, траурный плач по ребенку, который умер год назад. Я слышал впоследствии, что сарты, жившие около моего дома в деревне, выразили уважение ко мне просто таким реквиемом, когда они думали, что я был убит. Но потом сартская старуха-гадалка, проделав какие-то свои таинства с круглой галькой, сказала им, что нужды в реквиеме совершенно не было, поскольку я не только живой, но и нахожусь недалеко, и живу не с русскими, а с сартами. Рыдания женщин были столь сильными и рыдания настолько реальными, и так действовали на нервы, что моя жена, присутствовавшая при этом реквиеме и знавшая отлично, что я жив, не смогла сдержать себя и, поддавшись своим эмоциям, взорвалась истерическим плачем.
С приходом весны домашнее благополучие Юлдаша закончилось. Все начала Тахтаджан. Однажды во время нашего обычного скудного обеда, состоящего из неизменного овощного супа и лепешек, она неожиданно вскочила и, даже не став тратить время на одевание своей паранджи и чимбета, бросилась к калитке, чтобы бежать к кази требовать развод. Юлдаш бросился за ней, закрыл калитку перед ней, взял её за руку и вернул ее назад к столу, несмотря на ее сопротивление. Она отказалась что-либо есть, но все время на всех ворчала, быстро доведя всех до раздражения, так, что все вскочили и стали кричать на нее. Это сделало её еще хуже, чем когда либо, и она в ответ стала пронзительно выкрикивать всем дикие ругательства, так что в комнате поднялся ужасный гвалт. Внезапно, кажется, Тахтаджан совсем сошла с ума: она бросилась на самую невинную, спокойную и безвредную женщину в доме – первую жену Акбара, схватила её за волосы, её губы сдвинулись, обнажив зубы, и её глаза сверкали как у дикого зверя, её челюсти открылись, как если она намеревалась укусить несчастную женщину, которая сжалась в ужасе. Это превысило то, что Акбар был способен вынести, и резким энергичным движением он сбил на пол неистовую мегеру и сильно её ударил. Я испугался, что может случиться что-нибудь еще худшее, и увел Тахтаджан в свою комнату, рядом с которой эта дикая сцена и произошла. Она, едва переведя дыхание, попыталась выскочить снова, но я перегородил ей дорогу и попросил сидеть тихо и успокоиться, иначе могло произойти нечто ужасное.
«Это не ваше дело, тахир!» – закричала она, и выбежала, прежде чем я успел её остановить. Остальные столпились сразу вокруг неё, когда она сказала им что-то, приведшее их в бешенство. Юлдаш в ярости схватил тяжёлую железную болванку и набросился на неё, с намерением нанеся ей сильный удар по голове. Убийство казалось неизбежным, когда Камарджан бросилась между ними и подняла руки, в то время как я силой увёл вопящую женщину в свою комнату, где я её запер. Юлдаш начал разбивать дверь своей железной болванкой, но я решительно попросил его остановиться; он сразу послушался и ушел. Нелегко было иметь дело с Тахтаджан. Она яростно боролась, пытаясь выбраться через окно; но я смог остановить её и уложить её на пол; затем я вылил ей на голову большой кувшин холодной воды и затем угрозами заставил её немного выпить. Это ее немного успокоило, хотя прошло потом еще много времени, прежде чем она на самом деле успокоилась. Ее зубы стучали, всё её тело тряслось как в лихорадке, и её глаза сверкали как у безумной. Прошло не менее двух часов, прежде чем она успокоилась. Затем убедившись, что Акбар и Юлдаш также успокоились, я позволил ей выйти. Воцарил временный мир. Юлдаш сказал мне впоследствии, что Тахтаджан в своем безумном гневе хотела идти не к кази, а к аксакалам, сообщить, что здесь в доме скрывается русский.
Но вскоре после этого наступила очередь Камарджон опять начать дурить. Она снова начала устраивать сцены своему мужу, угрожая подать на развод, если её требования не будут удовлетворены. Юлдаш встал на сторону своей любимой жены. Он перестал обедать со своим отцом и начал требовать у него денег, чтобы купить своей жене костюм. Несчастный старик пришел ко мне в отчаянии, заявляя, что Юлдаш со своею женой намереваются отравить его, что Камарджан уже давно рассказала всем своим подружкам, что они укрываю русского в своем доме, который дал ей сто рублей, чтобы она ничего не говорила про это. На следующее утро Камарджан ушла пораньше, не сказав никому, куда она собралась, и Юлдаш обезумел. Она не возвращалась домой в течение пары часов и затем сказала вполне определенно, что раз её требования не были выполнены, то она собирается идти прямо к советским властям сказать им, что Акбар укрывает русского.
